Уставные парадные сабли армейских офицеров
Армейская парадная сабля — это уменьшенный и облегченный вариант уставного кю-гунто для пехотных офицеров, предписанный как дня полной, так и неофициальной парадной формы одежды. Датой введения считается 1875 г., который указан только в одном справочнике. В какой-то момент она, должно быть, вытеснила форменный офицерский меч образца 1875 (1886) г. и продержалась в качестве регламентированного оружия даже дольше, чем кю-гунто, который, как известно, был широко распространен в конце 30-х и 40-х гг. XX в. Производство сабель продолжалось и во время Второй мировой войны. Этим объясняется столь широкая распространенность версии сабли для младших офицеров. Огромное количество экземпляров такого рода было вывезено войсками союзников в 1945-1946 гг. из оккупированных Японией территорий, где офицерам также полагалось носить парадные сабли.
Вариации сабли отражали систему воинских званий. Как и армейские кю-гунто, они различаются по степени орнаментации накладной спинки рукояти.
Унтер-офицеры.
Образец 1886 г. — Спинка, головка и щечки по обеим сторонам рукояти гладкие. Гарда цельная и гладкая. Редкий.
Младшие офицеры (второй и первый лейтенанты, капитан).
Образцы 1875 г. (очень редкий) и 1886 г. (распространенный). — Особенности декора те же, что и у описанных выше, соответствующих рангу моделей кю-гунто.
Старший офицерский состав (майор, подполковник, полковник).
Образец 1875 г. — Спинка целиком украшена изображением кадосакуры и листьев. Головка покрыта точечной гравировкой. Гарда ажурная. Очень редкий. Генералитет (генерал-майор, генерал-лейтенант, генерал). Образец 1875 г. — Декор и гарда как у старших офицеров. Рукоять покрыта черепаховым панцирем, — Очень редкий.
Мотив кадосакуры на гардах, спинках и щечках постоянно присутствует на парадных саблях всего офицерского состава (младшие и старшие офицеры, генералы), так же как и на полноразмерных моделях кю-гунто, соответствующих тем же воинским званиям. Примечательно, что на версии сабли для гражданской полиции имеется изображение сакуры, а на образце для унтер-офицеров нет. Общим для всех чинов является наличие орнамента в виде листьев вокрут отверстия для темляка в верхней части дужки эфеса.
Ношение этих сабель, похоже, не ограничивал ось офицерским составом, поскольку на фотографиях тех лет их можно увидеть у сержантов (по крайней мере, у сержантов и старших сержантов). Возможно, у них были унтер-офицерские модели, которые идентифицированы по рисунку, опубликованному в книге «Японская военная форма 1930-1945 гг.»
Там рукоятка описана как «серебряная», но это неверно, так как обычно она была латунной и гладкой, без гравировки. Характерным декором спинки являются кайма и две параллельные линии, отделяющие головку рукояти.
Эфес с D-образной гардой очень трудно снять с клинка, так как вставленный в рукоять хвостовик фиксировался цоколем головки, который часто был выполнен в форме 14-лепестковой хризантемы, и отдельной гайкой. Муфта у основания рукояти (фути) не является отдельным элементом оправы. Она моделируется и отливается вместе с гардой.
Покрытия рукояти делаются из рога, твердой древесины, целлулоида и, в редких случаях, из черной шагрени или панциря черепахи, хотя последний материал предназначается исключительно для генералитета. Поверх него идет пошаговая обмотка латунной проволокой, помещенной в поперечные пазы. К гарде примыкает прокладка (буфер) из коричневой кожи. Как правило, клинки — с долами, тонкие, гибкие, тупые и хромированные. В коллекции автора есть очень необычный клинок, обе стороны которого плоские и гладкие. Может присутствовать искусственно наведенный травлением закаленный край (якиба). Обычно его граница волнистая, хотя иногда встречаются и другие варианты. Длина, ширина и кривизна клинка варьируются, вероятно, в зависимости от телосложения и вкуса владельца, а также от места производства.
Ножны покрыты хромированной или никелированной сталью и снабжены двумя обоймицами. Нижняя, если вообще присутствует, имеет паз и снимается так же, как и у кю-гунто. Это позволяет использовать портупею с одним или двумя пасовыми ремешками. Клинок удерживается в ножнах без дополнительного зажима. Система пружинящей скобы и кнопки, а также сэппа (шайбы, прилегающие к гарде) и хабаки (воротник на основании клинка) обнаруживаются только на моделях гражданской полиции.
На армейских парадных саблях также встречается фамильный мон (герб) в виде гравированного диска, закрепленного в нижней части спинки рукоятки. В коллекции автора есть редкий экземпляр с латунным моном, помещенным на головку набалдашника. Он выполнен в форме цветка карабана, который (наряду с другими) использовала семья Мацудайра. Сборные номера или маркировка встречаются только на хвостовиках клинков, прибор обычно не имеет штампа. Обнаружено лишь одно клеймо технического контроля компании Суя в виде логограммы, помещенной на оборотной стороне гарды. Возможно, существовали и другие частные производители, но столь же вероятно, что в производстве были задействованы столичные арсеналы: Токийский № 1 и Коисикава/Кокура.
Образцы темляков совпадают с армейскими кю-гунто вплоть до 1930-х гг. (по-видимому, до введения син-гунто). В последующий период офицеры младшего и старшего состава, по всей вероятности, использовали темляк со шнурами и маленьким позолоченным узлом в виде бочонка. Странно, что, хотя этот вид меча был очень распространен, кажется, не сохранилось ни одного образца с темляком того времени, поэтому невозможно уточнить, какие типы существовали на практике. Унтер-офицеры и сержанты, возможно, прикрепляли темляки из коричневой кожи. Предположение об использовании с армейскими парадными саблями узлов син-гунто скорее всего неправильно, так как не находит подтверждения в фотографиях тех лет.
Эти мечи по-прежнему ошибочно называют «полицейскими», несмотря на то, что последние легко отличить по наличию «значков полиции» на спинке рукояти.
Размеры парадных сабель колеблются в значительных пределах, хотя длина рукояти сохраняется примерно одинаковой. Общая длина меча в ножнах 778-1052 мм. Длина рукояти (от гарды) 120-127 мм. Длина лезвия 590-875 мм. Максимальная ширина клинка 19-24 мм. Вес меча 16-25 унций. Вес меча в ножнах 27-40 унций. Необычно большой экземпляр сабли младших офицеров.
Рукоять нормальной длины, но по ширине и весу он выходит за пределы указанного выше диапазона. Общая длина меча в ножнах 1015 мм. Длина рукояти от гарды 130 мм. Длина клинка 830 мм. Максимальная ширина клинка 28 мм. Вес меча 29 унций. Вес меча в ножнах 48 унций. По длине и весу образец приближается к полноразмерному кю-гунто. Если учесть, что это облегченный вариант оружия для парадов, то можно себе представить, какого крупного телосложения был владелец. Самый короткий из известных на сегодняшний день образцов имеет в длину 648 мм, включая ножны и длину рукояти, составляющую 108 мм.
Cовременная японская литература родилась под влиянием великих иностранных романов, но по этой причине в значительной степени опиралась на переводы.
Благодаря таланту и хорошим переводам таких авторов, как Кавабата Ясунари (1899—1972), Танидзаки Дзюнъитиро (1886— 1965), Мисима Юкио (1925—1970), японская литература получила широкую мировую известность, а Япония вошла в число величайших мировых культурных держав. Конечно же, после национальной катастрофы стали распускаться все ранее запрещавшиеся цветы. Отмена цензуры не только выпустила на свободу мысли и чувства, которые совсем недавно осуждались. Она высвободила энергию, позволила прорваться неконтролируемой чувственности, быть может и с оттенком истерии. Старые законы языка, моральные предрассудки исчезли, безумие, замкнутое на самом себе, получило возможность для самовыражения. И не было предела для любых крайностей. Этот феномен, открыто провозглашенный в сфере политической деятельности, менее заметный в изменении нравов, в особенности оказал воздействие на литературу.
Под влиянием сочинений Фрейда, к примеру, множилась литература, посвященная чувственности и связанным с нею естественным или извращенным наслаждениям. Эротика, которая в прошлом обуздывалась конфуцианским ханжеством, была выставлена напоказ; конечно же, в настоящее время это уже не оригинально, но после войны литература такого рода была широко распространена и получила название «литература плоти» (никитай бунгаку). Начало ее было положено двумя романами, которые имели большой успех, «Заход солнца» (Сяё, 1947) Дадзай Оса-му (1909—1948) и «Время солнца» (Тайо-но Кисицу, 1956) Исихара Синтаро. Под этими броскими названиями речь шла о живописном мире домов свиданий и бесчисленных маленьких баров, большое количество которых теперь оживляло каждый японский город. Мисима, который никогда не скрывал своих гомосексуальных наклонностей и остро описывал садизм рискованных любовных похождений, по-своему воспринял античную антиномию «любовь — смерть», он идеализировал ее, а странные, садистические страсти были показаны в его прекрасном и пугающем фильме («Патриотизм», Юкоку). Кавабата, автор, склонный к утонченному символизму, сдержанно описывал муки и радости всепоглощающих страстей.
Для всех авторов характерен специфический акцент, связанный с болезненными отклонениями эротизма. Голос плоти (никитай) героев сопровождается их пессимистическим настроением. Младшая и самая оригинальная из знаменитых сестер Макиока, героинь «Мелкого снега» (Сасамэ юки) Танидзаки, тяжело расплачивается за свою бурную чувственную жизнь: ее ребенок, плод мимолетной страсти, умирает. Завершал ли этот морализаторский и условный финал многогранную картину нравов или же он был моралистическим предупреждением, безразличным к современным проблемам? Осознавала ли «современная» и независимая героиня, младшая из сестер Макиока, что лучшую пору своей жизни она связывает с возбужденностью, причины которой оставались для нее неясными? И оказалась ли она более счастливой, чем ее старшие сестры, у которых хватило благоразумия, чтобы позволить выдать себя замуж согласно традиционным правилам? Постоянная драма всего общества в процессе эволюции оказалась именно такой.
Изменениям в разных слоях японского общества, которые исследуются под общественным, а не под индивидуальным углом зрения, было посвящено огромное количество произведений, более или менее определенно ангажированных политически. Марксистские идеи, пролетарская литература на следующий же день после окончания войны буквально заполонили все. Хира-баяси Тайко (родилась в 1905 г.) в свое время находилась в тюремном заключении за приверженность коммунизму и отразила свой опыт в исполненных эмоций романах. Бывший шахтер Ха-симото Эйкити (родился в 1898 г.) или дочь торговца вразнос Хаяси Фумико (1904—1951) стали писателями только для того, чтобы изобразить тяжелую жизнь простого народа. В декабре 1945 года родилась «Литературная ассоциация новой Японии» (Сын Нихон бунгаккай), позже ей на смену пришло объединение «Народная литература» (Дзиммин бунгаку).
От имени гуманистической традиции (чужестранцы не хотят ее замечать в японской цивилизации) эта школа, отчетливо проявляющая склонность к коммунизму, поставила индивида выше общественной группы. Если содержание современных произведений меняется в силу обстоятельств и философских трансформаций, то новые жанры не появляются. Они в значительной мере восходят к невероятному экономическому и политическому подъему, который Япония испытала на следующий день после своей победы над Китаем (1895). Торжествующему миру правящих лиц противостоял тогда мир интеллектуалов, которые были вскормлены европейскими либеральными идеями и стремились привить в собственной стране реализм, а затем и натурализм по западному образцу. Там они открыли для себя творчество французских, немецких, русских и скандинавских писателей — Золя, Флобера, Мопассана, Зудермана, Гауптмана, Горького и Андреева, Ибсена.
Таким образом, современная японская литература родилась под влиянием великих иностранных романов, но по этой причине в значительной степени опиралась на переводы. Возможностей для взаимопроникновения двух культур не существовало, и можно только восхищаться произведениями первых «западников», которые поняли то, каким именно образом можно осуществить этот необычайный союз и послужить посредниками между собственной и европейскими цивилизациями. Эта решающая роль была сыграна прежде всего Футабатэй Симэй (подлинное его имя ХасэгаваТацуносукэ, 1864—1909). Его судьба представляет собой любопытное доказательство благодетельного воздействия культуры. Пламенный патриот эпохи, когда Япония, вынужденная поневоле выйти из своей многовековой изоляции, выкраивала себе место среди общности других народов, молодой Хасэгава мечтал стать офицером. Слабое состояние здоровья не позволило ему реализовать свои желания. Поскольку он был не в силах держать оружие в руках, то решил сражаться в сфере духа. На тот момент Япония враждовала с Россией, экспансия которой в азиатском направлении, и в особенности в Сибири, мешала реализации дипломатических амбиций и экономическому успеху Японии. Таким образом, с мистическим воодушевлением националиста несостоявшийся офицер приступил к изучению русского языка, знание которого позволило бы ему (как он полагал) лучше бороться с противником. Но знание и понимание повлекли за собой высокую оценку русской культуры, а затем и любовь к ней, так что Футабатэй Симэй провел остаток своих дней, занимаясь переводами русской литературы. Он работал над этими переводами для того, чтобы его соотечественники познакомились с русской литературой и чтобы появилась возможность создать национальную литературу, которая использовала бы достижения Тургенева, Гоголя, Толстого и Достоевского. Действительно, эта связь не стала искусственной, так как Россия, подобно Японии, вынуждена была преодолевать проблему отдаленности и внезапного приобщения к чужеземному влиянию, одновременно мощному и ограниченному во времени. Следовательно, в определенном смысле именно благодаря переводческой деятельности Футабатэй Симэя в значительной мере сложилась современная японская литература, которая с тех пор очень быстро научилась черпать из всех источников Запада.
Выдающимися умами, сформированными новой культурой, без сомнения, были Мори Огай (1862—1922) и Нацумэ Сосэки (1867—1916), бывший профессором английской литературы императорского университета в Токио. Сосэки нельзя отнести ни к какой литературной школе, так как он абсолютно оригинален и как личность и как японец, эта оригинальность была присуща и Танидзаки Дзюнъитиро, и представителям неоромантизма, таким как Мусанокодзи Санэацу (родился в 1885 г.), принадлежащему к группе «Белый бычок», и Акутагава Рюнос-кэ (1892—1927). В скрупулезном описательном стиле Акутагава Рюноскэ была представлена драма японской души, обманутой, испорченной и нередко побежденной враждебным миром. Этот мир подвергает истерзанную душу мучениям: человек разрывается между тем, что было, тем, что есть, и необходимостью меняться, для того чтобы жить дальше. На этом строятся современные психологические романы, превзошедшие старинные легенды, которые были использованы в творчестве Акутагава Рюноскэ, чтобы с небывалой, порой непереносимой эмоциональностью показать пароксизмы человеческих страстей в духе Эдгара По. Так новая литература становилась искусством. В этом немалую роль сыграли названные великие писатели, а также Цубоути Юдзё (1859—1935), известный под псевдонимом Сёё, сочинение которого «Сущность романа» (Сёсэцу синдзуй) в 1885 году оказалось эстетическим манифестом. Сёё, отказываясь от примитивного подражания французским и английским авторам, переведенным совсем недавно и весьма приблизительно, мог гордиться тем, что использовал литературу, посвященную интеллектуальному анализу действительности. Он настойчиво говорил о том, что литература прежде всего должна являться искусством, переосмысляющим действительность для того, чтобы лучше ее выражать в процессе ее развития. Подобное отношение не только изменило точку зрения писателей, но и способствовало возрождению поэтического духа.
