Skip to content
Японская литература вышла из дворцовых залов эпохи Хэйан.
За японской литературой дамы из императорской свиты проводили дни и ночи и заносили на бумагу все подробности придворной жизни, интриги и пересуды. Мужчины писали на китайском языке, но женщины предпочитали живой язык повседневного разговора, японский — язык поэтичный, образный, и стали писать японской азбукой — каной. Первой такой писательницей стала Мураса-ки Сыкибу, положившая начало новому жанру — «кружевному» роману. Она написала «Повесть о Гэндзи», и тема этой книги — золотая нить японской культуры.
Мурасаки Сикубу, первая японка-писательница (возможно, первая в мире женщина-писатель), создает в Х в. «Гэндзи моногатари», многотомную хронику жизни наследного принца и его двора. Многие эпизоды романа разворачиваются на лоне природы, растения, дождь, смены времен года играют важную роль в повествовании.
Праздник цветов (Хана-но-эн)
Тут на небо выплыл удивительно яркий месяц, и захмелевший Гэндзи почувствовал, что не может уйти, не воздав должного столь редкостно прекрасной ночи. «Все во Дворце уже заснули, никому и В голову не придет… Быть может, как раз теперь и представится желанный случай…» — подумал он и, стараясь не попадаться никому на глаза, отправился посмотреть, что происходит в павильоне Глициний, по, увы, даже та дверца, через которую он переговаривался обычно с Омёбу, была заперта. Разочарованно вздыхая, Гэндзи подошел к галерее дворца Щедрых наград. Уходить ни с чем ему, как видно, не хотелось, и что же — там оказалась открытой третья дверь. Госпожа Него все еще оставалась в высочайших покоях, и во дворце ее было пустынно. Дверь в самом конце галереи тоже оказалась распахнутой, и оттуда не доносилось ни звука. «Может ли кто-нибудь устоять перед таким искушением?» — подумал Гэндзи и, тихонько поднявшись на галерею, заглянул внутрь. Дамы, должно быть, спали… Но тут раздался голос — юный, прекрасный, явно принадлежавший не простой прислужнице:
— «Лупа в прозрачной дымке -что может сравниться с ней?»…
Кажется, она приближается…
Принц, возрадовавшись, хватает женщину за рукав.
— О ужас! Кто это? — пугается она.
— Не бойтесь, прошу вас.
— Ты спешила сюда, Красотою ночи очарована. Исчезает луна
В тумане, но ясно мне видится: Нас судьба здесь свела с тобой.
Мальвы (Аои)
В сухой траве цвели горечавки и гвоздики. Гэндзи сорвал несколько цветков и после ухода Самми-но тюдзё послал их госпоже Зомия через Сайсё, кормилицу маленького господина:
«В поблекшей траве
У ограды алеет гвоздика.
Покидая ваш дом,
Ее нам оставила осень
На память о прошлых днях.
Полагаете ли вы, что этот цветок менее ярок?»
Полынь (Ёмодзю)
Дочь принца Хитати после смерти отца, не имея больше никого, кто мог бы о ней заботиться, оказалась в чрезвычайно бедственном положении, но тут выпала на ее долю эта неожиданная удача: раз посетив ее, Гэндзи не переставал заботиться о ней, но ежели сам он — да и могло ли быть иначе при том положении, какое он занимал в мире? — не придавал никакого значения их встречам, то дочери принца Хитати, которой рукава были столь безнадежно узки, они казались чем-то вроде сверкающих звезд, нечаянно отразившихся в лохани с водой.
Когда же обрушились на Гэндзи невзгода и мир окончательно опостылел ему. он словно забыл всех, с кем связывали его не столь уж прочные узы, и, поселившись на далеком морском берегу, прервал с ними всякие сношения.
После того, как Гэндзи покинул столицу, дочь принца Хитати некоторое время перебивалась кое-как, тоскуя в разлуке с ним, но с каждой новой луной ее жизнь становилась все более жалкой и безотрадной… В мрачной, пустынной роще у дома и днем и ночью ухали совы, лесные духи, всяческая нежить, прежде прятавшаяся от людей, почуяв свободу, показывала свои личины — словом, с каждым днем жить в этом доме становилось все более жутко.
Перевод
Т. Л. Соколовой Делюсиной
Культ Семи богов счастья ― чрезвычайно распространен и в современной Японии, их рисованные и пластические изображения встречаются там повсюду.
СИТИФУКУДЗИН — 七福神 — обычно переводится как «семь богов счастья», но точнее было бы перевести как «боги семи счастий/удач», поскольку, как толкуют многие авторы, это выражение взято из сутры «Нинно гококу хання-харамиккё» («Тайная сутра праджня-парамита охраны страны Нио»).
В сутре есть выражение «семь трудностей, семь счастий». Это понятие объединяет божеств иноземного происхождения: Бисямонтэн, Бэндзайтэн, Дайкокутэн, Эбису, Хотэи, Фукурокудзю и Дзюродзин. Во времена позднего средневековья Фукурокудзю и Дзюродзин считались одним божеством, и тогда к этой группе добавлялось еще божество женского пола Киссётэн или же Сёдзё. Число семь было магическим, подобно группам типа семь дней недели, Семь Сокровищ, Семь Мудрецов и т.п.
В период Муромати их впервые появившаяся иконография напоминала композицию «Семи Мудрецов в бамбуковой роще» (кружок китайских поэтов и философов III в.), впоследствии их образы реализовывались в скульптуре, свитках, традиционном театре. В период Эдо стали популярны изображения семи богов счастья, плывущих в ладье, которая получила название «ладья счастья» (такарабунэ).
Бисямонтэн ― санскр. Kubera, индуистский бог богатства, в буддизме Vaisravana. Является также одним из 4 или 12 божеств-охранителей направлений, ведает севером. На изображениях одет в кольчугу, в одной руке держит копье, в другой ― миниатюрную драгоценную пагоду.
Бэндзайтэн ― санскр. Sarasvati, первоначально ведическая богиня воды, ставшая покровительницей музыки, красноречия, мудрости; затем вошла и в буддийский пантеон. Часто изображается не с двумя, а с четырьмя или восемью руками, играющей на лютне бива.
Дайкокутэн ― санскр. Mahakala, защитник Дхармы в ваджраянском буддизме, там его имя означает «большое черное небо» 一 понятие, превосходящее все прочие цвета, это грозное божество, охраняющее веру. В
Японии Дайкокутэн имеет вид улыбающегося домашнего бога богатства и счастья; в рамках концепции хондзи суйдзяку на основании созвучия имен был отождествлен с божеством Оокунинуси и стал восприниматься как аграрный бог; со времен раннего средневековья был особенно популярен среди земледельцев и купцов, его изображение в крестьянских домах часто ставили на кухне, у очага. Изображается сидящим на тюке с рисом, с мешком за спиной и молотком.
Эбису 一 явившийся из-за моря бог мореплавания, рыболовства, торговли, земледелия. В некоторых деревнях и теперь в начале промыслового сезона проводится следующий обряд: капитан рыболовного судна и несколько юношей входят в воду зажмурившись и достают со дна, что попа- дется в руку. Если при этом вынимается камень, то он считается «синтай» 一 «телом божества» Эбису.
В то же время кит, касатка, дельфин и даже прибитый к берегу труп утопленника тоже назывался «Эбису». Традиция довольно рано отождествила Эбису с персонажем мифов «Кодзики» и «Нихон сёки» Хируко (дитя-пиявка, родившееся без рук и ног), первым неудачным порождением Идзанаги и Идзанами, описанным в мифологических сводах. Есть несколько преданий о Хируко-Эбису, видимо, довольно поздних.
Одно утверждает, что когда Идзанаги и Идзанами пустили плыть их неудачное дитя Хируко в лодке по морским волнам (возможно, отражение древнего обычая захоронения в море), он доплыл до залива Муко (современное Ниси-но мия), поэтому там находится главный храм Эбису (почитается там под именем «Эбису Сабуро»). Часты случаи, когда Эбису почитается как бог полей, бог гор, а также божество кухни. Часто изображается вместе с Дайкокутэн и считается его сыном ― видимо, ввиду отождествления с богом из мифологических сводов Котосиронуси, сыном Оокунинуси, с которым, в свою очередь, объединяют Дайкокутэн. Часто изображается с удочкой в одной руке и с пойманным ярко-красным морским окунем таи в другой.
Хотэй ― согласно традиции, это реально живший в Китае чаньский монах Бу Дай, одно время рассматривался как воплощение Будды Майтрейя. Изображался смеющимся, с огромным животом, что должно было означать благополучие и счастье, а также с веером-опахалом в руке ― с помощью такого веера знатные люди прошлого в Китае давали знак простолюдинам, что их просьбы будут удовлетворены. В иконографии он также всегда несет за спиной большой мешок, наполненный едой и подарками, часто в этом мешке сидели улыбающиеся дети, или же маленькие мальчики тянули тележку, в которой сидел Хотэй. Покровитель детей и вообще слабых и больных.
Фукурокудзю, Дзюродзин ― божества богатства и должительства, восходящие к даосской практике и считавшиеся воплощением звезды, близкой к южному полюсу неба. В некоторых случаях второй считался внуком первого. Оба изображались как старцы, первый с длинным посохом и очень высоким лбом, второй 一 в шапке со свисающим концом, часто с оленем (возможно, это связано с поверьем, что олень, проживший 2000 лет, становится черным).
Культ Семи богов счастья ― чрезвычайно распространен и в современной Японии, их рисованные и пластические изображения встречаются там повсюду.
Однако о трудностях чтения забыли на протяжении многих столетий, потому что распространялся китайский язык как язык великой цивилизации, религии, философии, права и искусной поэзии.
Японский язык, эмоциональный и певучий, прочно стоящий на якоре благодаря множеству своих иероглифов (кандзи), связанный нитью своего букваря (капа), воплотил в себе дух этой цивилизации. Многообразная литература объясняется его сложной природой.
Система звуков в японском языке достаточно экономна: в нем насчитывается только около ста сорока фонем. Словарь основан на сложных словах, агглютинативный синтаксис выражает грамматические отношения, к словам-корням присоединяются префиксы и суффиксы; в отличие от других флективных языков отсутствует склонение и спряжение. Японский и корейский языки образуют особую семью языков, отличную от тех, что распространены в восточной Азии. Если еще и можно обнаружить хоть какую-то его близость с языками алтайской группы или южноазиатскими языками, то от китайского языка он далек настолько, насколько это вообще возможно. Действительно, с точки зрения фонетики китайский язык более богат, в нем почти четыреста фонем. Слова китайского классического языка [вэн ен) односложные, предложение образуется грамматически значимым порядком неизменяющихся слов-корней, характерным для изолирующих языков. Несмотря на лингвистическое различие языков, литературное наследие обеих стран теснейшим образом связано благодаря письменности.
Известно, что Япония, отдаленный полумесяц земли, оторванный от континента, поздно вышла на историческую арену. Она уже имела свою мифологию и была наделена способностью самосознания, когда Китай приоткрыл перед ней покровы тайны своей письменности.
Иероглифы отчасти происходили от пиктограмм, отчасти от идеограмм, начертание отражало предмет или идею. Постепенное обогащение словаря повлекло за собой возникновение сложных иероглифов, в которых соединялись семантический и фонетический элементы, чтобы избежать совпадения. Эти важные идеофонетические иероглифы быстро составили основную часть словаря. Большая часть этих иероглифов уже в эпоху классического языка утрачивают свое строго репрезентативное значение как образа, так и звука и выступают как понятие-символ. Адаптация их к графической транскрипции устного языка оказалась довольно простой, поскольку допускается возможность всегда писать их одним и тем же образом, а читать согласно принятой разговорной манере. Эта возможность позволила письменному китайскому языку в течение столетий оставаться графической опорой всех китайских диалектов. Поскольку речь идет о языке, столь же исключительном, как и японский язык, легко понять, что согласовывать фонетику агглютинативного языка и начертания букв изолирующего языка — явление парадоксальное. Однако именно подобное ошеломляющее сочетание, которое еще и сегодня не стабилизировалось, имело место на заре японской истории. Можно проследить развитие данного феномена по надписям, сделанным на мечах, на этих сокровищах, сохранившихся в курганах воинов эпохи железного века, и по священным текстам людей, внедрявших буддизм, которые и распространили китайскую письменность, таким образом на столетия приобщив Японию к континентальному культурному блеску. Тогда и стали записываться старинные рассказы, известные в устной передаче, при этом использовались китайские иероглифы в их семантическом значении, для того чтобы перевести понятия, или в фонетическом значении, для того чтобы транскрибировать аффиксы и имена собственные. Более того, в последнем варианте всегда делались попытки найти иероглифы, которые передали бы смысл понятия. Яркий пример — название горы Фудзи, первоначальный смысл топонима утрачен. Название этой горы обычно писалось при помощи двух китайских иероглифов, означавших «счастливый ученый», но оно могло также изображаться и двумя другими знаками, если желали сказать «несравненный». Каким бы ни было в обоих случаях чтение начертаний, оно должно передавать одинаковый смысл. Если, для того чтобы произнести «гора», используется слово яма (
уата), то его следует предварять частицей, определяющей родительный падеж (
но), — Фудзино-яма. Если же использовать слово по правилам китайского языка, то следует читать Фудзи-сан; чтение же Фудзияма, хотя является самым распространенным среди иностранцев, неправильно.
Однако о трудностях чтения забыли на протяжении многих столетий, потому что распространялся китайский язык как язык великой цивилизации, религии, философии, права и искусной поэзии. С тех пор пропасть отделяла образованных людей от тех, кто не получил образования. Среди первых оказались мужчины, предававшиеся занятиям науками или вынужденные учиться, среди других — женщины, в силу необходимости погруженные в материальные заботы повседневной жизни. Двусмысленность культуры была закреплена изобретением и распространением в VIII—IX веках букваря (кана). Китайские иероглифы, которые, как казалось, чаще всего встречались при транскрипции японских звуков, были выбраны для того, чтобы передавать каждую фонему разговорного языка. Их упрощенные формы (мягкое, более свободное письмо) стали скорописными знаками (хирага-на), закрепившимися в алфавите. Из еще более упрощенных форм этих иероглифов был создан второй инструмент транскрипции — знаки изображались угловатыми и жесткими линиями (катакана). Слоговой алфавит катакана из пятидесяти одного знака с тех пор позволяет графически выражать чистый разговорный японский язык, именно его приспособила литература, он открыл сферу литературы для женщин — на нем писали создательницы романов. Китайская традиция, выраженная иероглифами, и японская традиция, представленная слоговым алфавитом, вскоре смешались, так родился письменный японский язык, использующий те и другие иероглифы. В японский язык входили китайские слова. Мы обнаруживаем и здесь, в связи с языком, феномен определенного лингвистического заимствования, значение слов и произношение при этом развивались по-разному. Таким образом, во многих японских словах сохранилось старинное китайское произношение, различающееся в регионах. Иероглифы либо читались по-японски в соответствии со смыслом (кун), но этот способ не касался имен собственных, либо сохранялось китайское произношение, характерное для Северного Китая (кань-он) или же для области Шанхая, древнего By (го-он). Разница в произношении иногда настолько озадачивала, что пришлось добавить к иероглифам силлабические знаки фуригана, указывающие на то, как правильно произносить слово.
Когда японский язык сложился, люди продолжали писать так же, как и прежде, — справа налево и сверху вниз. Расположение, соответствующее европейским языкам, конечно, теперь тоже имеет место, главным образом в тех сочинениях, которые требуют отсылок к западным текстам, но оно все же остается довольно редким. Грамматика сама по себе не имеет большого значения; она отходит на второй план, если отсутствует возможная неясность: например, сюжет разговора может быть легко опущен в случае, когда вся фраза в целом отражает в соответствии с ситуацией личность того, кто говорит, и того, с кем говорят, и даже третьего собеседника. Отсутствует даже необходимость отвечать на вопрос «да» или «нет»; сразу же переходят к дополнительному разъяснению: «Стоит ли хорошая погода?» — «Дождь идет»; «Жарко ли?» — «Деревья покрыты инеем», — то есть используются утверждения, в которых содержится прямой ответ на вопрос. Больше, чем в долгом научном эксперименте, такой язык способен мгновенно схватывать смысл, понимать образы, которые подсказываются смыслом. Это не язык трактатов; его эмоциональное звучание достигается мелодичностью, глубокими сонорными звуками, зависящими от пола говорящего; горловая речь мужчин, более высокие звуки речи женщины. В наши дни за партами смешанных школ, конечно, вырабатывается новый общий литературный язык, единый для любого говорящего. С другой стороны, под влиянием западных языков, главным образом английского, в будущем, несомненно, изменится не только лексика (в нее добавляются иностранные слова, которые с трудом адаптировались к вычурной транскрипции катакана), но и синтаксис, так как выражение смысла не может оставаться неизменным, если изменяется сам смысл. Большой технический лексикон вытесняет старинный ямато-котоба, старый японский язык, который в большей степени, чем человеческие дела, говорил о явлениях и бесконечных подробностях природного мира. Например, понятие «дождь» обозначается разными словами в зависимости от времени года — дождь как ливень или же легкий дождик. Слово харусамэ обозначает весенний дождь, самидари — летний дождь и сигурэ — осенний дождь. В языке этой страны, где в свое время животноводство было мало распространено, а море представляло собой источник жизни, мало слов для обозначения видов животных, в то время как поистине неисчислимы слова, называющие насекомых и рыб. Для обозначения последних существует множество слов, чтобы характеризовать их возраст и этапы развития. Диспропорция наблюдается и в обозначении частей тела человека и того, что относится к его внутреннему миру. Словарь, связанный с описанием тела или различных движений человека или его действий, довольно беден. Напротив, неустойчивость и изменчивость, утонченность состояния души выражается при помощи множества вокабул, передающих оттенки чувств или состояний. Человеческие взаимоотношения, соответствующие установленному кодексу поведения, который позволял каждому знать свое место, не теряя достоинства, обозначаются большой группой слов, необходимых для выражения чувств и отношений в сложившейся социальной иерархической системе.
Японский язык не утратил своего словарного богатства, но письменность в немалой степени упростилась в связи с тем, что после войны количество китайских иероглифов (кандзи) значительно сократилось, в особенности в технических и научных текстах, где новые слова образовывались вне связи с китайским языком. К тому же правительство в 1946 году опубликовало список, включавший тысячу восемьсот пятьдесят идеограмм, которыми должны были впредь ограничиваться пресса и распространенные периодические издания. На самом деле из четырех-пяти тысяч иероглифов или более, которые часто использовались перед войной, сохранилось две-три тысячи, и эта диспропорция в целом оставалась еще достаточно велика, для того чтобы китаец мог в целом понять японский текст, а японец — китайский. Японец, таким образом, в достаточной степени владел основным китайским словарем. Традиция письменности и чтения китайского языка (камбун) развивалась и почиталась с начала японской истории и не исчезала. Однако обучение чтению камбун представляло собой настоящую головоломку, поскольку речь шла о том, чтобы озвучить на одном языке текст, написанный на другом языке. Все происходило так, словно бы японские интеллектуалы всегда сталкивались с серьезными проблемами перевода, и это объясняет, без сомнения, их довольно-таки быстрое привыкание к европейским языкам, начавшееся во времена Реконструкции Мэйдзи. Сложность перехода от одной идиомы к другой была им хорошо знакома.
Литература в китайском стиле как жанр полностью исчезла тогда же, когда стало принято обращаться сначала к западным источникам, а затем к источникам чисто национальным. Это не означало тем не менее немедленного исчезновения китайского языка, который вплоть до последней войны оставался в большой степени языком ученых, эрудитов, на котором они создавали свои труды, имевшие репутацию серьезного чтения. Но тексты романов и философские размышления сохраняли источники науки и мудрости, унаследованные от предков.
Правда и то, что блеск этого богатства никогда не тускнел на протяжении столетий эпохи Эдо, с тех пор как Хаяси Радзан (1585—1659), политический и культурный советник нового правительства, пытался избавить Японию от старой феодальной пыли с помощью мудрости учения китайского философа Чжу Си (ИЗО—1200). Наблюдение за политической, интеллектуальной и литературной деятельностью в стране, ставшее наследственным в семействе Хаяси, которое имело много заслуг перед отечеством, завершилось установлением цензуры.
Однако китайская литература не содержала в самой себе системы подавления, а намерения сёгуната стояли выше низменных полицейских задач. Сёгунат поставил перед собой цель разрешить деликатную социальную проблему. Попытка мирно привести феодальные отношения к порядку вызывала тяжелые социальные последствия. Многие самураи сознательно хранили молчание и были не слишком склонны прямо посвятить себя службе у Токугава. Другие, мелкие дворянчики без денег, свита приближенных, хозяин которых впал в немилость, и, наконец, лица, принадлежность которых к благородному сословию не признавалась, оказались в положении деклассированных элементов и лишились покровительства сюзерена, подкреплявшего их материальное благосостояние. Таким образом, умножалось количество знаменитых ронинов, тех самураев, которых злосчастная судьба разделила с хозяином или же лишила его совсем. Жизнь людей, выброшенных из иерархической структуры и из общества, в котором им больше не находилось места, вскоре стала невыносимой (это было продемонстрировано в 1963 году в художественном фильме, образы которого отличались изысканной жестокостью и не меньшим великолепием, — «
Харакири» Кобаяси Ма-саки). Среди воинов, не имевших будущего, были блестящие ученые, вскормленные дзэн-буддизмом и китайской культурой. Они стали школьными учителями, наставниками в поэзии, писателями, художниками, врачами и ремесленниками. В городах, начинавших заново развиваться, им предлагался такой выход из сложившейся ситуации. Сёгунат, опасаясь искры, способной разжечь бунт, искал решения для использования мощной интеллектуальной энергии. Таким образом, носители ее освобождались от своих прежних обязательств. Сёгунат, всегда пропагандировавший конфуцианские добродетели, предпринял важную программу переиздания китайской классики и приказал переправить в Эдо обширные коллекции, которые позволили основать прекрасную правительственную библиотеку.
Начался расцвет литературы в направлении, известном как «литература Пяти Гор» (
Годзан бунгаку). Сначала ее известный центр находился в дзэн-буддистском монастыре Нандзэндзи в Киото: сёгун Асикага Ёсимицу (1367—1395) отдал под покровительство монахов пять буддийских святилищ в Киото и Камакура как привилегированные места для ученых занятий. Начиная с XV века именно там шли исследования в области философии, истории и литературной критики, таким образом, традиционные интеллектуальные предпочтения нашли свое развитие. И в самом деле, с начала эпохи Хэйан до прекращения контактов с континентом (894) китайская поэзия очень высоко ценилась и по распоряжению императоров издавались сборники стихов, написанных японцами на китайском языке. Эти произведения были составлены по образцу сборника «Вэн сюань», знаменитой антологии поэзии и прозы китайского принца Сяо Тонга (501—531). И так продолжалось вплоть до знаменитого Кукая, или Кобо Дайси, (774—835), основателя секты Сингон, который кроме множества китайских стихов сочинил важный трактат, посвященный поэтическому искусству, —
Буше хифурон. В
эпоху Наралитература все еще подчинялась авторитетному влиянию континентальных достижений. В 751 году был составлен «Кайфусо», японская антология стихотворений на китайском языке. Открытость чужеземному знанию свидетельствовала не только о немного наивном энтузиазме одаренных неофитов, но и об осознании своеобразного долга, который приняли на себя японские должностные лица: они считали себя обязанными отвечать на стихи приглашенных ими же китайцев или корейцев столь же изысканным образом.
Именно таким было историческое единство Дальнего Востока, связанного с употреблением иероглифов. Оно продолжалось больше тысячи лет, но сегодня иероглифическому письму грозит опасность, так как на него наступает практика упрощенного написания. Эти упрощения, введенные официально раз и навсегда после войны для всех японцев, теперь продолжаются И в Китае, но совершенно в ином духе и нередко с чрезмерной истовостью, до такой степени, что иероглифы, утратившие свою гармоничность, в конце концов утрачивают и свое образное и эстетическое значение.
После Первой мировой войны в Японии пропагандировалась романизация (роадзи) собственного языка, то есть транскрибирование латинской графикой, но это .понравилось немногим. После Второй мировой войны у американских властей было искушение поддержать сторонников романизации, но от этой идеи все-таки отказались, невзирая на аргументы сторонников. На памяти был пример вьетнамцев: они с XVII века использовали письменность в соответствии с системой отца Александра де Роде, который опубликовал в 1631 году в Риме «Dictionarium anna-wuicum, lusitanum et latinum». Во время недолгого пребывания христианских священников в Японии они издавали латиницей небольшие книжечки на японском языке. Кроме того, в 1631 году в Риме появился латино-японский словарь, принадлежащий отцу Колладусу, изданный под руководством Конгрегации по распространению веры. Но кампания ни к чему не привела. Без сомнения, этот провал оказался благом, так как, наряду с преимуществами адаптации к современному миру, реформа доставила бы серьезные неудобства (большие, чем во Вьетнаме), поскольку отдалила бы народ от его литературного, интеллектуального и духовного наследия.
Японская словесность, воспринимавшая все, что попадало с разных концов света, использовала исключительно тот язык, который всегда был языком сердца народа. В Японии, наряду со строгой и изысканной ученой литературой во все время ее существования, процветали произведения фривольные, мелодраматические, героические, откровенно эротические романы, поэтические и драматические произведения, созданные на местных диалектах трех столетий
эпохи Эдо; сочинения назидательные и комические, широко распространенные в период сёгунатов Камакура и Муромати; утонченная придворная поэзия
эпохи Хэйан, — зеркало, в котором отражались из века в век изменения в обществе.
Кодекс чести самурая, или "Путь" это понятие, которое используется, чтобы описать японский кодекс чести, поведения и образа жизни самураев, который подчеркивает бережливость и верность.
Само слово Bushidō ( 武士道), состоит из 3 иероглифов, первые два — 武士 составляют слово «буси» (воин). В древнем китайском словаре Шу Вэнь первый символ, бу (武) обозначает: способность подчинить себе оружие и, следовательно, остановить копье». В книге Цзы Чуань говорится, что «бу» включает в себя «бун», то есть литературу, каллиграфию и, в более широком смысле, все невоенные искусства. Второй символ ши (士) в современном японском языке означает «воин и мужчина», а также — «благородный человек». А вот первоначально иероглифом ши (士) определялись люди, обладавшие мастерством в некой сфере деятельности, но всегда готовые взяться за оружие, когда это необходимо.
Третий иероглиф до (道) обозначает сам «Путь». Именно «Путь» станет одним из наиболее важных понятий восточной философии. «Можно сказать, что „Кодекс чести самурая" — это одновременно эзотерическое и экзотерическое учение», — писал Инадзо Ни-тобэ.
Вернемся все же к самой истории зарождения "Кодекса чести самурая". Поначалу самураи владели земельными наделами, но позже указом сегуна Иэцуна (1641—1680) земли у них отобрали, и японские самураи были переведены на жалованье. Именно в сфере этих лишенных земли воинов-ронинов (ронин — самурай, не имеющий покровителя-сюзерена), которые были вынуждены бродить по стране в поисках применения своей воинской доблести, и оформился своеобразный моральный кодекс самурая. Именно ему было суждено стать неписаным нравственным идеалом общества.
Впрочем, еще задолго до этого основные установки кодекса бытовали в японском народе. Тексты, вошедшие в «Кодекс чести самурая», рассказывали об идеалах своего сословия. Эти наставления старших молодым буквально искрятся жизненной энергией и силой.
Один из таких мудрецов-самураев, Сиба Еси-маса (1350—1410), говоря о культуре воина, удивительно красноречив и убедителен. Всю свою жизнь он провел в борьбе. Это были и военные, и чисто политические стычки. Но только экстремально занятой человек способен найти время для совершенствования. Сиба Бсимаса его находил. Он активно занимался каллиграфией и поэзией. В своем произведении «Тикубасе» Сиба Есимаса пишет, что самураю следует стремиться быть образованным. Ибо Кодекс чести самурая — это путь совершенства и в искусствах, и в воинском деле.
Другой самурай «Пути», Като Киёмаса (1562— 1611), тоже поощряет учение. Ибо и ему ясно: самурай должен быть гармоничной личностью. Только такая личность способна вступить на «Путь».
По указанию Токугава Иэясу самураи были не только переведены на жалованье. Нет, в первые же годы его прихода к власти было составлено «Уложение о самурайских родах» («Букэ сё хат-то»), определявшее моральные нормы самурая на службе и в его личной жизни. Еще одним сочинением, посвященным догматам бусидо, было двадцатитомное описание подвигов князя Такэда Сингэна, авторами которого были Коса-ка Дандзё Нобумаса и Обата Кагэнори. Позднее появится труд «Начальные основы воинских искусств» («Будо сесин сю»), созданный Дайдодзи Юдзаном. В 1716 году вышли 11 томов «Хагаку-рэ», или «Сокрытого в листве». Именно «Хагаку-рэ» суждено было стать откровением самураев. Создал его Ямамото Цунетомо, монах, а в прошлом самурай клана Сона на южном острове Кюсю. После смерти своего господина, даймё Набэсима Наосигэ, при котором он долгое время состоял советником, Ямамото собирался совершить харакири, традиционное самоубийство, но получил отказ. Сгорая от стыда, Цунетомо принял постриг и всю оставшуюся жизнь посвятил созданию книги о догмах самурайской чести. Название «Хагакурэ» он позаимствовал из стихотворений Сайге, бонзы-отшельника:
«При виде цветка, который живет, укрывшись, под листьями,
Я испытываю такое чувство, словно вижу свою тайную любовь».
«Хагакурэ» известно также под названием «Набэсима ронго», то есть «Афоризмы Набэси-ма» — правителя провинции Хидзэн на острове Консю. В японских легендах говорится: «Правители клана Набэсима отличались умом и проницательностью. В этом отношении они могут считаться образцом. Эти самураи не отличались роскошью доспехов, золото не блестело на эфесах их мечей, зато всем были хорошо известны их верность и мужество».
Рассказывая о различных событиях в самурайской Японии, Цунетомо создал кодекс японского рыцарства. Его истории навсегда укоренились в памяти японцев, внедрились в умы всей нации.
«Завершив дневные дела, люди собирались вечером в своих домиках вокруг „хибати" (маленькие переносные горшки-жаровни. — Э. К.), чтобы вновь и вновь послушать многочисленные рассказы об отважных воинах прошлого, — напишет в книге „Бусидо — душа Японии" Инадзо Нитобэ. — Об отважном Минамото Есицуне и его преданном слуге Бенкей, о двух братьях Сога и т. д. При красных отблесках догорающих в хиба-ти угольков юные сорванцы слушали, притихнув и разинув рты, внимая всем сердцем, истории о подвигах героев древности… И позабыв про ежедневную рутину жизни, они уносились на крыльях мечты, верша во снах подвиги своих кумиров».
Так что же это значило — вступить на «Путь воина»?
«Кодекс чести самурая» — это понимание того, что ты не знаешь, что может случиться в следующий миг, и готовность решительно действовать в «мимолетных обстоятельствах». Самурай всю жизнь стремится к тому, чтобы никогда не отступать от Пути. Один из знаменитых самураев по имени Сэнэнори даже скажет: «В пределах одного вдоха нет места иллюзиям, а есть только Путь».
Но в первую очередь Кодекс чести — это Путь верности.
Из истории известно, что самураи появились как вооруженная дружина местных феодалов. От них требовалась слепая верность господину, с которым буси находился в отношениях покровительства и служения. Клятв в верности самураи при этом не давали — это считалось бы унижением их чести. Кстати, такое понимание чести сказалось даже на лексике японского языка. Инадзо Нитобэ считает, что в японском языке нет слова «ложь»: слово «усо» употребляется как отрицание правдивости, то есть «макото», либо же факта, то есть «хонто».
В «Кодексе Бусидо» считалось, что без беспрекословной преданности не было бы никаких других добродетелей. На преданности господину в Японии воспитались многие поколения людей. В рескрипте 1890 года по вопросам просвещения император Муцухито среди всего прочего сказал: «Вот основные начала воспитания для наших подданных: будьте преданы вашим родным… и верны вашим друзьям». Верность самурая была и в самом деле тесно сопряжена с понятием долга мщения — за обиду господину либо за гибель господина или лучшего товарища. Кровная месть — катакиути — была узаконена «Кодекс чести самурая» в качестве вида нравственного удовлетворения чувства справедливости. Верность сюзерену требовала обязательной мести за оскорбление господина. Так сказать, «обиду надо заглаживать справедливостью».
Основы веры
…Все началось с хаоса и только затем приобрело стройность и гармонию: небо отделилось от земли, и обособились женское и мужское начала: богиня Идзанами и ее божественный супруг Ид-занаги. У них родилась богиня солнца Аматэрасу, бог луны Цукиеми и бог ветра и воды Сусаноо. Аматэрасу и Сусаноо принялись бороться меж собой. Аматэрасу победила бога ветра и воды и осталась на небе, а Сусаноо был изгнан в страну Идзумо на землю. Внук Аматэрасу Ниниги сошел затем с неба и принял на себя управление государством Идзумо. В знак признания его божественной власти ему вручили три священных предмета: зеркало как символ божественности, меч, символизирующий могущество, а также яшму — символ верности подданных. Именно от Ниниги произошел Дзиммутэнно, мифический первый император Японии, положивший начало династии японских императоров-микадо. Титул «тэнно» означает «Верховный правитель», а меч стал не только символом могущества, но и символом-оружием самураев — воинов на Пути веры.
Впрочем, как писал Г. Востоков, «…если вы спросите у японца, какая его вера, он вас не поймет. Все, что он сумеет вам ответить, это, что, согласно обычаю, ему при рождении дали имя в синтоистском храме и что, вероятно, при похоронах его будут провожать буддийские бонзы».
Инадзо Нитобэ, напротив, выделил в качестве основных источников «Бусидо» буддизм и синто, а также учения Конфуция и Мэн-цзы. Буддизм буддизмом, а конфуцианство конфуцианством, но то, чего самураям недоставало в канонах буддизма и конфуцианства, им в изобилии давало синто.
В синтоизме нет каких-либо нравственных заповедей, норм праведного поведения или же множественных предостережений против грехов, к каким привыкли мы с вами. Христиане говорят: «Все мы грешны перед Богом». Понятие греха — «цуми» — у японских самураев было совсем иное. Для них грехом считался не только плохой поступок человека, а вообще все грязное, неприятное. Словом «цуми» назывались и болезни, и несчастья, что сваливаются на человека, и стихийные бедствия. Так что самурайский «грех» — это любая большая беда.
Самураи поклонялись предметам и явлениям окружающего мира из чувства благодарности к природе за то, что, «несмотря на внезапные вспышки своего необузданного гнева, она чаще бывает ласковой и щедрой». Синто не требовал от верующего самурая каждодневных молитв. Им было достаточно лишь присутствовать на храмовых праздниках. В быту же самураям следовало религиозно относиться к чистоте. Поскольку грязь отождествлялась у самураев со злом, очищение служило основой всех обрядов. В синто было лишь одно общее правило морали: «Поступай согласно законам природы, щадя при этом законы общественные». Считалось, что самурай обладал инстинктивным пониманием добра и зла.
Воинам Пути следовало познавать самое себя, заглядывая в глубь своей души и ощущая божество (ками), которое непременно живет там. Буси должен был слушаться велений этого божества, ибо оно являло собой зов всех предков. Самураи должны были ухаживать за своим телом, отданным в собственность ками, потому что здоровое тело — это источник духа и энергии. У самураев был обычай, согласно которому умирающий в молодом возрасте буси просил прощения у родителей за свою раннюю смерть. Он должен был говорить примерно следующее: «Простите меня, что я от вас ухожу, когда вы приближаетесь к старости… Я мог бы вознаградить вас за все то, что вы для меня сделали, но я должен уйти — такова воля неба».
Огромный вклад в развитие Пути веры внесли монахи буддийской секты «дзен». «Кодекс чести» воспринял из дзен идею строгого самоконтроля. Самураю следовало также медитировать в духе дзен для мужественного вхождения в «му» — небытие. И самураи, и дзенские монахи, веровавшие в милосердие будды Амитабы, и нищие отшельники в равной степени считали жизнь иллюзорным кратковременным эпизодом в бесконечном цикле вечной жизни. Дзенский мастер Роан, когда-то тоже бывший самураем, написал такие строки:
С чем же сравнить Тело твое, человек? Призрачна жизнь, Словно роса на траве, Словно мерцанье зарниц.
Так, самураи превратили многие довольно-таки тривиальные религиозные догмы в средство воспитания собственной души. Души воина. Самурай становился носителем целого комплекса бу-дзюцу, и применение их на ратном поле зависело прежде всего от глубины презрения к смерти и даже от стремления к ней.
Верящий в свой Путь самурай был способен на многое. Широко известна история о самурае Дайю из Санею, который прибыл к только что умершему от болезни другу и предположил, что причиной его смерти было неумелое лечение. Доктор, услышавший его обвинения, осмелился дерзко предложить Дайю силой своей веры возвратить друга к жизни. Дайю пошел в храм, потом вернулся и сел в медитации рядом с покойником. Через некоторое время тот начал дышать и зашевелился. Когда у Дайю спросили, как он смог оживить человека, тот ответил: «Я не знаю никакой специальной молитвы для оживления мертвецов. Я просто открыл свое сердце вере, вернулся в храм и наточил короткий меч, а затем спрятал его в складках одежды. Затем я обратился к покойнику с молитвой: „Если силы моей веры будет достаточно, сразу же возвращайся к жизни". Если бы он не ожил, я, не задумываясь, вскрыл бы себе живот и умер рядом с ним».
Это был путь, это был «до». Он обладал «жизнедарящими силами» и помогал самураю найти «единичное бытие во всем», «войти в соприкосновение с божественным». Самурай, познавая «до», должен был достичь военного мастерства, соприкасающегося с «истинным путем».
Само происхождение самурайства, по мнению целого ряда специалистов по военной истории Японии, неразрывно связано с боевым конем.
Основные вехи истории бадзюцу
Если верить древнекитайской летописи «Вэй-чжи», то в Древней Японии лошади не водились. А мифологическо-летописные своды «Кодзики» и «Нихон сёки» сообщают, что лошадей в качестве диковинки японским императорам преподносили в дар правители корейских государств и иммигранты с материка. Исходя из этой информации, некоторые исследователи поторопились объявить, что первые лошади — низкорослые, но выносливые лошадки монгольского типа — попали на Японские острова где-то в IV в. нашей эры с Корейского полуострова, и что именно с этого времени следует отсчитывать историю японского коневодства.
Однако при раскопках стоянок более ранней культуры Дзёмон (13 тыс. лет назад — III в. до н.э.) нередко обнаруживаются кости и зубы лошадей — несомненное доказательство их бытования в Японии ранее IV в. Судя по костякам, это были небольшие по размерам лошади, практически непригодные для верховой езды (в этом археологи видят возможность компромисса данных раскопок и письменных источников, ведь «корейские» лошадки использовались как раз в качестве верховых), они водились на Тихоокеанском побережье Кюсю и Хонсю. Некоторые ученые считают, что они попали туда в конце эпохи Дзёмон из южной части континентального Китая.
Говоря о древних лошадях, нельзя пройти мимо и знаменитой «теории всадников». Дело в том, что на рубеже IV и V вв. наблюдается резкое изменение характера инвентаря в курганных захоронениях знати. Он приобретает все больше воинственных черт: доспехи, оружие — причем того типа, что использовался кочевниками. На связь с ними указывают и многочисленные предметы конской сбруи, которые обнаруживаются в тех же захоронениях. Характер инвентаря и резкая замена им более раннего, типично жреческого и земледельческого, дали основания японскому археологу Эгами Намио высказать гипотезу о вторжении на Японские острова на рубеже IV и V вв. племени кочевников, которые подчинили себе местное земледельческое население.
Хотя со времени ее обнародования гипотеза Эгами не раз подвергалась небезосновательной критике (но не опровергнута полностью до сих пор), для нас важно именно то, на что обратил внимание археолог — сходство островных предметов сбруи с материковыми. В курганах находят седла (основная их часть выполнена из кожи и сходна с современными седлами западного образца) с металлическими или деревянными украшениями, кольцеобразные (главным образом) стремена (похожи на европейские), идентичные синхронным корейским. Все это свидетельствует о влиянии древнекорейской традиции коневодства и верховой езды на древнеяпонскую.
Как бы там ни было, в Древней Японии на землях царского дома были организованы лошадиные выпасы, начали формироваться центры коневодства, которые постепенно перемещались все далее на восток, на равнину Канто, где условия для разведения коней были оптимальными. Никакой коневодческой науки тогда, конечно, не существовало, селекционная работа не велась, лошади питались подножным кормом. Лучших из них использовали в качестве даров святилищам и аристократам, средних отдавали в армию или в почтовую службу, худших продавали.
По мере ослабления материкового влияния, с зарождением собственных традиций верховой езды наблюдается изменение конской сбруи, которая постепенно приобретает уникальные японские черты. Так, стремена (абуми), хранящиеся в сокровищнице Сёсоин, уже не кольцеобразные, а относятся к характерному для переходного периода типу «цубо-абуми» — «стремена-горшки». Они напоминают по форме полусферический сосуд, который, однако, еще не имеет характерного для поздних стремян «языка» в задней части. А вот сёдла в Сёсоин уже типично японские.
Эволюция основных предметов сбруи указывает на эволюцию стиля верховой езды, которую можно охарактеризовать как постепенный отход от материкового стиля и формирование стиля собственно японского. Полагают, что его основы были заложены воинами из восточных провинций, где конным японским воинам приходилось без конца гоняться то за враждебными «варварами» эмиси, то за преступниками.
Именно там, на востоке Хонсю, во второй половине эпохи Хэйан (794-1185) происходит оформление самурайского сословия с его особой идеологией, носившей название «Кюба-но мити» — «Путь лука и коня», которое свидетельствует: именно стрельба из лука и верховая езда были в то время основой основ военного дела буси. Стоит ли удивляться, что именно в самурайской среде, в первую очередь, и развивалось в то время искусство верховой езды, а ремесленники разрабатывали новые варианты сбруи, исходя именно из самурайских запросов?
В конце эпохи Хэйан в целом завершается оформление характерного японского набора элементов конской сбруи, включающего вагура — «японское седло» и ваабуми — «японские стремена». Последние, развившиеся из более ранних цубоабуми, теперь имели в задней части длинный «язык». Такие тяжелые стремена, позволявшие вставать на них всей стопой и колотить выступающим «языком» по брюху коня, погоняя его, вероятно, были достаточно удобными, облегчали управление конем и потому получили наиболее широкое распространение по всей стране.
Конец эпохи Хэйан и эпоха Камакура (1185-1333), по мнению историков японского коневодства, были временем расцвета японских лошадиных пород. Боевые кони имели высоту в холке 135-140 см и вес 280-300 кг. Конечно, встречались и более крупные экземпляры, но они были редки и не пользовались большой популярностью у воинов. Известно, например, что знаменитый полководец Кусуноки Масасигэ идеальным считал коня ростом в холке 130 см, быстроногого и неутомимого при скачке на большие расстояния.
По степени горячности (норову) самураи делили коней на три категории: сильно горячие, умеренно горячие и не горячие. Выбирая коня, как правило, отдавали предпочтение «золотой середине» — умеренно горячим коням, которые были наиболее пригодны для различных маневров на поле боя: атаки и отступления, посадки в седло и спускания на землю.
К этому времени искусство военной верховой езды достигло уже высокого развития. Самурай умел не только уверенно держаться в седле, но и стрелять из лука, рубить мечом и алебардой, переплывать с конем небольшие речки, преодолевать невысокие препятствия.
Легендарная традиция, на пересказ которой нет-нет да сбиваются японские историки боевых искусств, относит зарождение первых школ бадзюцу уже к эпохе Хэйан. В частности, утверждают, что еще в XI в. в доме Гэндзи уже существовала своя традиция верховой езды и стрельбы из лука, которая называлась «Ирай-рю» — «Школа движения навстречу», и что великий военачальник Минамото-но Ёсииэ переработал ее и создал на ее основе школу Касима-рю. Впрочем, узнать, что эти «школы» (скорее всего, никогда и не оформившиеся в настоящие рюха) собой представляли, никакой возможности нет… Многочисленные источники школы воинского этикета Огасавара-рю, включавшей в себя, помимо прочего, приемы верховой езды и стрельбы из лука как с коня, так и из стойки, утверждают, что в 1187 г. сёгун Минамото Ериёси назначил Огасавара Нагакиё официальным наставником сегуна по стрельбе из лука с коня. Нагакиё якобы утвердил правила проведения церемоний касагакэ, ябусамэ и инуоумоно и таким образом создал собственную школу.
Если эти сведения верны, то Огасавара-рю следует считать самой древней из реально существовавших и существующих школ боевых искусств. Но в настоящее время историки, анализируя данные независимых от Огасавара источников, опровергают претензии Огасавара-рю на статус ортодоксальной школы этикета первого сёгуната, отодвигая приобретение ею этого статуса более чем на двести лет позднее, в начало XV в. — время правления сегуна Асикага Еси-нори. Однако то, что оформление касагакэ, ябусамэ и инуоумоно, которые выступали одновременно и как методы тренировки стрелков из лука с коня, и как формы состязания, и как религиозные ритуалы, произошло в Камакурскую эпоху, не оспаривает никто.
Упражнение касагакэ восходит к эпохе Хэйан. Первоначально воины выпускали стрелы по бамбуковым шляпам (каса), откуда и происходит название этого способа совершенствования мастерства конного лучника, которое буквально означает «подвешенная шляпа». При практике касагакэ стрелки пускали коней по специальной дорожке по направлению к мишени и с середины ее начинали стрелять по обтянутой кожей деревянной мишени диаметром около 50 см, установленной на расстоянии около 15 м в стороне от дорожки. В период Камакура касагакэ достигло своего расцвета как вид спорта буси и, вероятно, в это же время стало проводиться как религиозная церемония во время празднеств в некоторых синтоистских святилищах.
Высказывания Великого Учителя
Морихэя Уэсибы
…Природа обширна и глубока. Чем больше вы продвигаетесь вперед, тем больше вы видите впереди. Айкидо – это путь без конца, в полной гармонии с Природой. Я нахожусь на первой ступени в области айкидо, и я ещё практикую. Я буду продолжать так поступать весь остаток моей жизни и оставляю Айкидо в наследство будущим поколениям…
* * *
…Путешествие в тысячу миль начинается с одного шага. Наша жизнь – непрерывность этого движения во времени. Если ты проживёшь даже тысячу лет, это не имеет никакого значения: ты можешь жить только в настоящий момент. Не прошлое и не будущее, время жизни – это сейчас. Время, которое было прошлым, навсегда потеряно. Время в будущем никогда не наступит. Свет содержит тени, и в тенях есть свет. Точно так же и в жизни мы находим смерть, и в смерти существует жизнь! Жизнь и смерть неотделимы друг от друга. Жизнь возрождается каждое мгновение, чтобы внести что-то ценное в процесс. Когда ты съедаешь рисовое зерно, оно превращается в энергию, которая поддерживает твою жизнь. Если бы в этом зерне не было жизни, оно бы не представляло для тебя никакой ценности. Если бы не было жизни в воздухе, ты бы не мог им дышать. Множество субстанций Вселенной постоянно возрождается и преобразуется в часть твоей жизни. Пища, которая питает жизнь, приходит от Матери-Земли. Когда живые существа умирают, они возвращаются в её утробу. Таким образом, всё в мире используется вновь и вновь, вечно существуя и поддерживая процессы творения в природе. Вот что значит «жизнь и смерть – одно».
Запомни: никакая жизнь, даже мельчайшая бактерия, не погибает в этой Вселенной. Тот, кто придерживается Айкидо, должен хорошо усвоить эту истину. В нашей жизни, которая называется Вселенной, смерти как конца не существует. Отношение между ИНЬ и ЯН – это приливная волна и поток Ки; приливная волна и поток Ки – это процесс жизни и смерти. Оба элемента – одно; и они никогда не могут быть двумя. Смерть – это только время перехода в разворачивающейся метаморфозе вечного существования.
* * *
…Воинские искусства не связаны с грубой силой, сбивающей противника с ног, и со смертоносными видами оружия, ведущими мир к разрушению. Подлинные воинские искусства – без борьбы, управляются «Ки» (внутренней энергией) Вселенной, они сохраняют мир, созидают и приводят к зрелости всего в Природе. Поэтому воинская тренировка не является тренировкой, имеющей главной целью победу над другими, а – практикой «Божьей любви внутри нас…».
* * *
…Я непобедим независимо от скорости атаки. Не потому, что мое техника быстрее техники противника. Причина не в скорости. Бой окончен, ещё не начавшись…
* * *
…Сейчас есть сейчас. Вчера – это воспоминание; завтра – надежда; но сейчас – это действительность! Прошлое, настоящее и будущее неотделимы, потому что все они содержаться в этом мгновении, этой действительности, решающем мгновении, когда вы должны реагировать без колебаний…
* * *
…Когда кто-то сражается со мной – Вселенной – он вынужден нарушить её гармонию, и потому в эту же минуту, когда решается атаковать, уже побежден. Время не играет роли – быстро или медленно. Айкидо – это не противодействие: благодаря этому побеждаю…
* * *
…Ирими нагэ, шихо нагэ – это десять лет изучения. «Иккё» – это вся ваша жизнь…
* * *
…В Айкидо нужен разум, который служит всему человеческому, а не разум, который жаждет быть сильным, или тот, который тренируется только для того, чтобы победить. Через айки распространяйте всю свою силу для достижения гармонии с Вселенной. Под победой подразумевается одержание победы над духом разногласий в самом себе, выполнение возложенной нами самими миссии Победа и поражение не настоящее будо. Настоящее будо не знает поражения….
* * *
…Мой противник не может отнять у меня силу, поскольку я не использую таковую…
* * *
…Несчастлив тот, кто никогда не испытал поражения. Если человек не встречался с обратной стороной победы, его наверняка ждет поражение со стороны того, кто превосходит его силой! Искаженное представление о собственном могуществе, рожденное в результате одних только побед, может оказаться крайне опасным, потому что человек перестает замечать собственную ограниченность. Чем больше откладывается поражение, тем более опустошительным оно окажется, когда придет его черед…
* * *
…Секрет айкидо в том, чтобы соединить себя с движением Вселенной и привести себя в гармонию с ней. Тот, кто познал секрет айкидо, станет обладателем этой Вселенной в себе, и может сказать: Я – это Вселенная…
* * *
…Айкидо – это не прием, с помощью которого борются или побеждают врага. Это путь для примирения всего мира, путь, который должен объединить всё живое в одну семью… …У вас должен быть ум начинающего, ум, представляющий собой чистый лист бумаги, на котором можно увидеть движущиеся образы секретов айкидо. Вы должны добиться пустоты. В уме, который заполнен мнениями и предвзятыми суждениями, нет места для истин Вселенной! Если чаша всегда наполнена, вода в ней застаивается и становится затхлой. Чтобы заполнить чашу свежей водой, её нужно сначала опорожнить. Если в ваших ушах всегда звучит ваш собственный голос, вы не можете услышать богатых божественных гармоний…
* * *
…Не противься Природе и наблюдай её законы, покоряйся им разумом и следуй им телом – и ты станешь единым с ней. И тогда всякий, кто решится напасть на тебя, вынужден будет иметь дело со всей Вселенной. Мыслимо ли ему победить?..
* * *
…После сна надо освежить и сознание…
* * *
айкидо – не техника, способ борьбы с противником. Это дорога возвращения мира к спокойствию и объединению, к сотворению из людей одной семьи…
* * *
…Любая физическая жизнь имеет свои границы. Следуя природе, физическое существование должно меняться; но дух никогда не умирает. Скоро я войду в духовный мир, но пока я хочу защитить этот мир. Теперь это будет вашей задачей. Все мои ученики должны помнить, что я не создавал айкидо. Айки – это мудрость Бога, айкидо – путь созданных им законов!..
* * *
…Боевые искусства основываются на любви…
* * *
…Природа всеобъемлюща и всепроникающая. Чем больше вы достигнете, тем больше вы увидите пред собою. Айкидо – это бесконечный путь установления все большей гармонии с Природой…
* * *
…Нет противоречий в Абсолютной Истине Природы, но есть противоречие в относительных истинах. Учение же Айкидо находится в полной гармонии с Природой…
* * *
… Природа защищает, любя, каждое создание, и помогает ему расти и развиваться. Айкидо ведет каждого из своих приверженцев по прямой и узкой тропинке, и со всей искренностью стремиться внушить человечеству свою правду…
* * *
…Основой основ всех боевых искусств является любовь Всевышнего и всеобщая любовь…
* * *
…Будьте осторожны с тщеславием. Знайте, что оно порождается поверхностным мышлением и дешевыми компромиссами со своими идеалами, тогда как Природа безгранична…
* * *
…Воспитывайте хладнокровие разума, происходящее из проникновения Природы в ваше тело. Концентрируйте ваши мысли на Единой Точке…
* * *
…Айкидо искренне стремиться к пониманию Природы, стремится к благодарности за чудесные дары Природы людям, стремится сделать сердце Природы своим сердцем, стремится слиться с Природой. Это стремление к пониманию и овладению законами Природы, выражающееся в словах «Ай» и «Ки», является основополагающей концепцией искусства айкидо…
* * *
…Я нахожусь всего лишь на первой ступени айкидо, и я ещё продолжаю постигать его. Я буду идти по этому пути до конца дней своих, и будущим поколениям оставляю после себя наследие – айкидо!..
Данные высказывания, приведенные выше, я брал из различных источников, которые мне приходилось читать, или из документальных фильмов об Учителе Морихэе Уэсибе. Особо запоминающиеся высказывания я всегда записываю в свой рабочий блокнот. Именно этими Великими изречениями я хотел завершить раздел о гармоничном искусстве айкидо. Прочитайте их внимательно и постарайтесь вникнуть в самую суть учений Великого Учителя. Ведь его словами говорит сама Вселенная, сама Природа, которая продолжает любить человеческое существо, невзирая на то, что с ней делает человек. Именно айкидо изменит сознание человека, наполняя его гармоничность и любовь ко всему живому в этом мире.
Любите Природу, живите в мире и гармонии! И пусть для вас это будут не просто слова, а ваши действия и сознание.
Это противостояние началось в 1159 г. со смертью Минамото Ёситомо.
Европейцев всегда поражало, как часто в самурайских анналах говорится об уничтожении целых семей из-за одного преступника. Не исключено, что причины подобной жестокости имеют исторические корни, уходящие во времена соперничества двух кланов — Минамото и Тайра. Тайра также назывались Хэйкэ — так по-китайски читались иероглифы «семья Тайра», а Минамото — Гэндзи, или «семья Минамото».
Это противостояние началось в 1159 г. со смертью Минамото Ёситомо. Победивший Киёмори совершил ошибку, проявив милосердие по отношению к младшим сыновьям Минамото. Двое из них — Ёсицунэ И Ёритомо — со временем прославились, положив конец власти Тайра.
В 1180 г. князь Мотихито, разгневанный тем, что его лишили права наследования императорского трона в пользу двухлетнего внука Киёмори, Антоку, составил со старшим из братьев, Ёритомо, заговор против Хэйкэ. В случае победы Ёритомо трон доставался Мотихито. Ёритомо, формальный глава Гэндзи, созвал из всех уголков Японии оставшихся членов клана, их подданных и старых союзников и пошел войной на Киёмори, фактического хозяина страны.
К Ёритомо присоединился его младший брат Ёсицунэ, который привел с собой самых преданных вассалов: Исэно Сабуро, братьев Сато и Камада и воинствующего монаха великана Мусасибо Бэнкэя.
Уставной Гэнсуй-то был узаконен декретом императора Тайсё в августе 1918 г.
Почетное звание Гэнсуй (фельдмаршал и адмирал флота) было введено в мае 1898 г. Его присваивали очень редко и только выдающимся полным адмиралам или генералам, назначенным в Высший военный совет — Гэнсуйфу. Этот представительный орган, состоявший при императоре, имел консультативные полномочия по военным вопросам. У членов совета не было специальной униформы и знаков отличий. Каждый из них сохранял прежний пост, и его текущие командные обязанности оставались без изменений.
Однако по крайней мере с 1918 г. назначение в Высший военный совет сопровождалось вручением Гэнсуй-кисё (значок Гэнсуй) и Гэнсуй-то (меч Гэнсуй). Меч преподносил лично император, скорее всего одновременно с вручением, и Гэнсуй-кисё — нагрудного знака, который полагалось носить справа, прикрепляя к парадному мундиру. Он представляет собой овальный значок, выполненный из золота, серебра и полихромных эмалей. На нем изображены два скрещенных красно-белых флага с эмблемой восходящего солнца. Древки флагов связаны синей лентой. Над флагами три листа павлонии с соцветием фиолетовых цветочков. Композицию увенчивает отлитое из золота рельефное изображение розетки хризантемы (кику). На оборотной стороне выгравировано «Мэйдзи сан дзю ити (но) гогацу сэйтэй», т.е. «утвержден в мае 31 -го года Мэйдзи (1898 г.)».
Уставной Гэнсуй-то был узаконен декретом императора Тайсё в августе 1918 г. В основу проекта был положен традиционный тип меча кэнуки-гата-тати, в частности, образец, принадлежавший Фудзивара Хидэсато, который подавил восстание провозгласившего себя императором Тайра Ма-сакадо. Его меч до сих пор хранится в Исэ и считается «Важным культурным достоянием».
Металлические ножны (сая) и рукоять (цука) сделаны из темного, иссиня-черного сплава ро-гин и снабжены богато украшенным золотым (или из позолоченной латуни?) прибором, включающим боковые полосы. По обеим сторонам сая и цука идет ряд довольно широко отстоящих друг от друга рельефных золотых накладок в форме дзюроку-кику. На рукояти с обеих сторон имеются узкие декоративные полосы, резко расширяющиеся на концах. От этих украшений, имеющих форму кэнуки — традиционных щипчиков для выдергивания волос, — и пошло историческое названиеданноготипа меча — кэнукига-та-тати. К сожалению, детали орнаментированной цубы (гарды) не видны. Темляк соответствует традиционному классическому типу цую-но-о и состоит из золотых шнуров, проходящих сквозь набалдашник (кабуто-ганэ) и заканчивающихся на концах золотыми наконечниками. Сая (ножны) имеют кути-ганэ (устье), сибабики (скрепляющая кайма), исидзукэ (оковка) и две аси (обоймицы). В последние вставлены кольца для пасовых ремешков, что отличает оправу от старых
тати.
Считается, что для Гэнсуй-то каждый клинок изготавливался специально способом традиционной ручной ковки ведущим кузнецом своего времени. Образец, принадлежавший маршалу Хата, имеет клинок редкого типа когарасу-дзукури (форма «Малого ворона»). У другого и последнего из описанных к настоящему времени экземпляров клинок той же формы, поэтому не исключено, что она была предписана для Гэнсуй-то.
Долы (желобки) обрываются, немного не доходя до хабаки (воротник на основании клинка), сделанного из золота и украшенного рельефной инкрустацией в виде дзюроку-кику. Известно, что в 1935-1945 гг. по крайней мере один мастер периода Сева, Котани Ясунори, занимался изготовлением этих клинков, когда был инструктором школы кузнецов при храме Ясукуни. К сожалению, не удалось выяснить, имеются ли на хвостовике дарственная надпись или имя получателя меча, хотя имя мастера (и дата?), по всей вероятности, присутствует. Вся гарнитура меча предположительно также ручной работы, но мотивы декора, техника его исполнения и имена создателей неизвестны.
Меч носили на специальной портупее с пряжкой. Среди самых прославленных владельцев Гэнсуй-то следует в первую очередь назвать адмирала флота Того Хэйхатиро, одержавшего победу над русской флотилией в морском сражении при Цусиме в 1905 г. Возможно, он вообще был один из первых, кто был удостоен чести иметь этот меч. В июне 1943 г. членом Высшего военного совета стал маршал Тэраути Хисаити. Известно, что клинок для его Гэнсуй-то был выкован Ясунори. 30 ноября 1945 г. Тэраути, занимавший к тому моменту должность главнокомандующего южной армией, сдал лорду Маунтбеттену два меча.
Один из них — очень похожий на Гэнсуй-то -образец кэнукигата-тати, но с серебряным прибором и клинком, датированным 1292 г.. Принято считать, что это — фамильная ценность Тэра-ути. По всей вероятности, он так и не сдал свой Гэнсуй-то, поскольку последний ассоциировался с императором, и его приблизительное местонахождение неизвестно.
18 апреля 1943 г. был убит в бою главнокомандующий объединенным флотом адмирал Ямамото Исороку. На его похоронной процессии морской офицер нес его Гэнсуй-то, хотя ранг адмирала флота ему был присвоен посмертно. По-видимому, самому Ямамото никогда не доводилось видеть этот образец. Тем не менее на многократно опубликованном портрете адмирала в парадной форме он изображен с Гэнсуй-то. Однако это свидетельствует лишь о том, что столь популярный впоследствии портрет был написан после его смерги.
Гэнсуй-то маршала Хата Сюнроку представлен с обнаженным клинком в экспозиции японского музея. В экспликации к нему говорится, что к 1944 г., т.е. к моменту назначения Хата членом Высшего военного совета, звание Гэнсуй было присвоено только 17 военачальникам. Таким образом, возможно, было изготовлено всего около дюжины мечей типа Гэнсуй-то, поскольку, хотя звание Гэнсуй и существовало с 1898 г., официальный образец
меча не был утвержден до 1918 г. Среди всех предписанных образцов японских армейских мечей Гэнсуй-то нужно рассматривать как величайшую редкость. Крайне велика вероятность, что за пределами Японии нет ни одного экземпляра.
Надпись на хвостовике нельзя прочесть, не сняв рукоять пистолета, поэтому к ручке внизу с правой стороны прикреплена медная пластинка с иероглифами.
Редкое комбинированное оружие, включающее пистолет Намбу (датирован сентябрем 1944 г.) и клинок синоги-дзукури длиной 610 мм (241), удалось найти в США. Клинок (подписанный Канэхиса и якобы относящийся примерно к 1368 г.) снабжен обычным латунным хабаки, но его хвостовик прикреплен к пистолету Намбу с правой стороны между деревянной ручкой и магазинным корпусом таким образом, что барабан оказывается под углом 45° к клинку.
Надпись на хвостовике нельзя прочесть, не сняв рукоять пистолета, поэтому к ручке внизу с правой стороны прикреплена медная пластинка с иероглифами. Использованы обычные металлические ножны син-гунто. Меч, несмотря на отсутствие обычной рукояти, говорят, сбалансирован хорошо, поэтому, удерживая комбинированное оружие в одной руке, можно в равной степени пользоваться и мечом, и пистолетом.
Судя по всему, это — подлинный образец военного времени, изобретение, сделанное по специальному заказу офицера, исполненного боевого духа. В музее Боевого оружия в Абердине, Мэриленд, США, можно увидеть второй подобный экземпляр. Однако, очевидно, это не было распространено.
Атэми — “удар в опасное место” (в переводе с японского)
Основываясь на том, что у каратиста остаются время и возможность только одной контратаки, которая, следовательно, должна быть наиболее решительной, все старые мастера каратэ развили средство достижения победы с одного удара: речь идет об этэми, то есть, об ударе, наносимом в опасную или «болевую» точку на теле противника.
Тем очевиднее различие между атэми и общепринятыми ударами, которые применяются в других видах спорта, где для достижения победы требуется повергнуть противника:
а) поверхность, которой наносится удар, меняется и не ограничивается одним только кулаком. Из дальнейшего описания всех движений в каратэ вы убедитесь,что «оружием» является любой участок открытой ладони,а также и локоть. Среди иных мощных и неожиданных средств поражения, находящихся в арсенале каратэ,известны также стопы ног и колени, столь необходимые для борьбы в ближнем бою. Фактически отличие от других видов противоборства, распространенных на Западе,например, бокса, состоит в том, что каратэ, как искусство боя не считает бесчестием применение любого органа или части тела в достижении победы;
б) такие опасные поражающие удары наносятся участками тела, имеющими наименьшую поверхность удара,для соблюдения известного принципа, согласно которому сила удара тем больше, чем меньше площадь контакта,благодаря чему нет рассеяния энергии;
в) бьющая поверхность приближается к поражаемому объекту с максимальной скоростью. Здесь соблюдается известный второй закон механики, в котором указывается, что сила увеличивается в зависимости от скорости перемещаемой массы. Таким образом, добиваются силы движения за счет их скорости и четкости выполнений;
г) в точку удара вкладывается вся сила тела. Для поражения требуется вся ваша энергия, которая сосредоточивается с максимальной возможностью в точке контакта с телом противника. Иначе удар следует наносить не только одним лишь кулаком или ногой, но всей массой,следующей за бьющим кулаком или ногой. Именно поэтому в каратэ используется весь корпус в момент удара или за счет его наклона вперед в том же направлении, или за счет вращения бедер стоя на месте, или же за счет боковых перемещений бедер. Живот и бедра играют первостепенную роль, так как именно здесь располагается центр тяжести тела и наибольший запас силы. Следовательно, необходимо приложить всю силу и постараться сделать так, чтобы движения бьющей руки или ноги совпадало с движением тела; атэми предназначены для нанесений не в любое, где угодно расположенное место, но в конкретные 80 точек, разбросанные по всему телу, увеличивая шансы на победу. Это связано с тем, что жизненные центры при условии поражения с высокой точностью и на большой скорости также становятся уязвимыми даже у физически развитого и тренированного человек.
Кимэ — это слово не имеет точного перевода, приблизительно оно означает «дух решительности». На практике же выражает полную моральную и физическую сосредоточенность именно в момент касания, независимо, что это: атака, контратака или блокировка. В какую-то долю секунды вся ваша энергия должна быть вложена именно в это движение или удар, которому вы отдаетесь до конца. А в момент касания ударной поверхности к противнику ваше тело замирает неподвижно после перемещения или вращения. Синхронность должна быть совершенной. Тогда и отраженная волна будет распространяться назад, куда нанесен удар.
Чтобы кимэ оказался эффективным, он должен быть как можно более быстрым (и еще не следует забывать выполнять его). Когда скорость в конечной точке максимальна, а концентрация полная и мгновенная, тогда удар достигает гигантской силы. Таким образом объясняется прерывистость движений в каратэ и связанная с этим усталость, вызываемая попеременными быстрыми концентрациями и расслаблениями.
Поскольку кимэ заканчивается полной деконцентрацией, то мышцы расслабляются, сознание отдыхает, выполняется короткий вдох после выдоха, сопровождаемого кимэ. Таким образом снимается напряжение и сохраняется равновесие, но вы остаетесь в готовности для нового кимэ.
Никогда не забывайте во время ваших тренировок, что и добившись легкости в выполнении движений в каратэ, без кимэ они становятся совершенно неэффективными " и вы только теряете время. Чтобы облегчить кимэ и довести его до полноты, каратист еще больше увеличит мощь атаки за счет очень быстрого возврата назад руки, которой не наносится удар (например, кара-цуки). То же и во время удара ногой, когда прочность точки опоры является решающим фактором в достижении кимэ. В случае же удара в прыжке, отсутствие точки опоры компенсируется обратным движением ноги, которая не наносит удара.
Рефлексы
Благодаря тренировке каратист вырабатывает рефлексы, которые избавляют его от необходимости подключать сознание и позволяют совершать любые перемещения и движения, настоятельно необходимые для занятия наилучшего в данном состоянии положения и создания наиболее эффективной контратаки. Это обеспечивает также уверенность каратиста в себе, предохраняя его от любой неожиданности и не позволяя поддаваться страху, если его все же атаковали. Одним из средств достижения такого самообладания являются дыхательные упражнения.
